— Дома-то не плачь так громко, не надо, слышишь?
Он боялся, что дома и жена, и дети поднимут такой плач, что будет слышно на всю округу. Мертвым слезами но поможешь, плач слышен только живым, и не хотелось молодому Нгиету особенно будоражить людей, ни к чему это было, да и отца надо пожалеть, он и без того весь извелся. Много старому досталось, столько лет не видались, и виноват перед ним молодой — сам ведь в солдаты ушел, в марионеточную армию, до сих пор он эту вину перед отцом искупить не может. Конечно, не поспеши так старик с этим домом, Тху сейчас была бы жива. Но теперь что поделаешь, остается только боль поглубже в сердце упрятать.
Вечером старый Нгиет сам выкопал в саду небольшую, но глубокую могилу. Жена молодого Нгиета, забившись в угол, сидела на полу и время от времени впадала в забытье, но крепилась, не плакала. Только старшие дети, те трое, что вместе с дедом уходили в Виньлинь, плакали в голос и никак не могли остановиться.
Кук тревожно глянула в сторону Восточной деревни. На фоне подрумяненного закатными лучами небосвода виднелась высокая гора, сейчас испещренная золотыми и багряными полосами, а рядом стояли горы пониже, и на них перламутровой инкрустацией ложились лучи заходящего солнца.
И почти в ту же минуту оттуда снова донеслись какие-то крики и шум. Неужели опять кто-то подорвался на мине? По ведь тогда, наверное, был бы слышен взрыв?.. Может, пожар? Однако ни дыма, ни огня в той стороне не было. А может, приехала новая группа беженцев? Но беженцы первым делом явились бы сюда. Кук не знала, что и подумать. Опа проводила урок: объясняла взводу партизан — этот в большинстве своем состоял из вчерашних школьников, которые сейчас строили волостком, — как обезвреживать мины. У Кук давно родилась такая мысль: научить всех без исключения обезвреживать мины, ведь расчистить такую огромную территорию, не привлекая к этому население, было немыслимо. Кук поддержали, она с головой ушла в эту работу и вот уже вторую неделю каждый вечер проводила занятия. Перед ней на столе в качестве наглядного пособия были разложены самые разные мины.
Между тем шум, доносившийся со стороны Восточной деревин, нарастал и уже начинал мешать уроку. В ворота волосткома вбежала, запыхавшись, молодая девушка со стопкой книг, учительница из местной школы.
— Кук! — закричала она, — Бегите скорее в Восточную!
— Что там стряслось, Зап? Что за шум?
— Да они там убивать собрались!..
— Убивать?! Кого?
— Карателя одного, он только что вернулся…
— Кунга, что ли?
— Не знаю, как его зовут, только слышала, что он не один, прячет целую банду!
— Да ты что! — расхохоталась Кук. — Я его сегодня утром видела, одна только его панамка ему и помощник!
— Я только что на дороге встретила одну женщину из Срединной деревни, она несла колбасу, показала мне ее и говорит: «На поминки по этому типу!»
— Кто знает, где Банг? — спросила Кук, повернувшись к своему классу.
— Уехал еще утром в Кыавьет, просить железо, — ответили ей.
В этот момент со стороны деревни донесся громкий крик. Кук задумалась.
«Может, пойти туда, вмешаться? — думала она. — Нет! По ведь не допускать же, чтобы свершился самосуд! Хотя пусть, пусть люди сами с этим типом «поговорят», я, в конце концов, занята и не могу все здесь бросить!» — решила наконец она.
И хотя она продолжала урок, но собраться с мыслями теперь уже не удавалось. «А вдруг люди так распалятся, что и в самом деле забьют его до смерти? Хотя кто-кто, а он это сполна заслужил. Пет, что я такое думаю, мы имеем право судить, отправить в тюрьму, даже вынести смертный приговор, но ведь это не значит, что мы можем учинить самосуд, позволить без суда и следствия расправиться с человеком? Разве революция мстит?»
В памяти Кук всплыли знакомые лица односельчан — седых стариков, молодых парней, женщин, тех, с кем она вместе была в партизанском отряде, с кем вынесла столько лишений, перенесла столько утрат и горя за долгие годы войны. Так неужто нынче черный ураган ненависти может охватить этих людей, напомнив им обо всем сразу — и о кровавых ранах на теле, и о боли, запрятанной глубоко в сердце?
Нет, она должна непременно вмешаться, сделать это немедленно, остановить людей! Она объявила урок законченным, бросилась к своему велосипеду и торопясь, изо всех сил нажимая на педали, поехала в сторону Восточной деревни…
Матушка Эм бросила принесенную охапку водорослей, с которых еще канала вода, на выложенный узорчатой плиткой пол веранды.
— То, маленькая, где ты? — певуче позвала она и, не услышав ответа, заглянула в дом, — Кхой, куда вы все запропастились? — Ответа и на сей раз не последовало, одни только комары звенели; и вдруг в сгустившихся уже сумерках Эм уловила неясное движение. Она пригляделась: какие-то люди, трое или четверо. Кто такие, откуда взя-лпсь?
Может, гости какие? Только с чего бы гостям — теперь она их получше разглядела — сидеть вот так на земле, да еще и в углу? По всему видно: спрятаться хотят.
— Эй, вы кто такие? — окликнула она и бросилась зажигать лампу. В кухне, уже с лампой в руках, шаря в потемках в поисках спичек, она наткнулась еще на одного: у входа сидел человек, уронив голову на руки. Услышав шаги, он с мольбой в голосе произнес:
— К ногам припадаю, не гоните!
Эм поднесла лампу: ну вот, теперь все попятно — сытая, лупоглазая рожа. Так вот кто это!
Она выскочила на веранду, стала посреди нее подбоченясь и тут уже, позабыв о страхе, заорала на них: