Выжженный край - Страница 54

Два солдата, однополчане. Хьен сидел, невидимый за деревом, в котором было огромное гнездо термитов, стараясь не шевельнуться, сдерживая дыхание, да и весь лес тогда, все заросли кхонов молчали, словно прислушивались к этому едва слышному шепоту солдата, навсегда оставлявшего здесь друга. Подождав, пока тот, кого звали Хыу, отойдет достаточно далеко, Хьен потихоньку встал, забросил на спину вещмешок, взял автомат и перешел на другую сторону пересохшего ручья, заваленного сухими листьями. Здесь и увидел он свежую могилу; в головах был только что воткнут блестящий, веером вырезанный кусок жести. Боец, которого звали Хыу, видимо, в последние дни перед отпуском выбивая гвоздем круглые дырочки, выписал на жести имя, фамилию, место рождения и дату гибели своего друга…

Дождь все не утихал. Уже начинало темнеть.

Хьен поднял мальчика и посадил на плечи. Чем дальше, тем хуже становилась дорога, местами вся она сплошь была изрыта воронками, то и дело встречались взорванные мосты и приходилось делать круг по свеженасыпанному полотну.

Миновав очередной труднопроходимый участок, Хьен спустил мальчика на землю. Тог сделал пару шагов и обернулся:

— Еще далеко?

— Почти дошли!

Возле самого города, Нового Куангчи, Чать велел бойцам сделать десятиминутный припал. Хьен, взяв фонарик, взобрался на дюну рядом с шоссе, ту, что повыше. Прямо перед ним оказалась ограда из живого бамбука, во многих местах развороченная взрывами. Остатки бывшей лагерной зоны. Хьен заглянул внутрь, надеясь в какой-нибудь из построек уложить мальчика поспать. Однако за бамбуками в темноте белели сплошные пески. Кругом было пустынно и тихо.

Теперь им то и дело попадались по пути такие зоны, но всюду было одинаково пусто — люди уже вернулись в свои села, Здесь оставался только песок, словно они шли по пустыне. Мальчик снизу вверх, словно взывая о помощи, заглянул Хьену в глаза и спросил:

— Еще идти, да?

— Да, еще!

— А когда придем?

— Когда увидим людей.

Хьен знал, что ребенок устал, голоден и хочет спать. Но ему хотелось, чтобы переход этот стал для мальчика своеобразным испытанием сил. «Оп идет туда, где ему будет вынесен последний приговор, — думал Хьен, — а такое путешествие не может быть увеселительной прогулкой».

Глава XIV

Со стороны Чьеуфу выглядело спокойным. Таким, точно тысячу лет провело в полной безмятежности и покое.

Тянулся вверх молодой бамбук и юные деревца соанов, на хлебном дереве тоже виднелись свежие завязи. Обугленные, израненные осколками бомб и снарядов деревья нет нет да и выбрасывали зеленые побеги. По утрам серое безмолвие земли было укрыто туманом, и сквозь него тут и там проглядывали зеленые пятна — обильно смоченные росой участки свежей зелени. Туман начинал потихоньку рассеиваться. Слышался лай собак, крики петухов, приглушенные или, наоборот, громкие голоса людей, чей-то крик в поле и далекий отклик… Медленно, словно нехотя занимался рассвет, небо постепенно розовело, над полями показывались быстрые, летящие стаями, в строгом порядке, цапли. Где-то раздавался глухой ритмичный стук — это в ступе обрушивали рис. И вот уже в каждом доме загорались тусклые огоньки керосиновых ламп, отбрасывающих свет во двор, за заборы, сделанные из колючей проволоки.

За внешней безмятежностью этой картины кипела напряженная, насыщенная заботами и событиями жизнь, до краев полная и горем, и радостью.

С тех пор как вернулась Оу, матушка Эм стала намного спокойнее. «Все уладится!» Старая, как мир, истина эта как нельзя более подходила сейчас. Все пройдет — и горе, и беда, все минует, каким бы большим оно ни было. Вот и война кончилась. Много сил положить пришлось, а ведь выстояли же! Много потерь было, много утрат безвозвратных, но какая война и какая победа без них обходились?

После возвращения Оу волостные власти официально сообщили Эм о гибели Нгиа. С этим известием явился Вапг. Эм выслушала его молча, не издала ни одного звука — слишком много слез было выплакано за эти годы. Однако теперь в селе многие узнали и о том, как именно погиб Нгиа. Людская молва быстро летит, скоро слухи эти и до Эм дошли. Вот тогда-то она заплакала, словно ее саму прямо в сердце ранил тот озверевший офицер. Плакала о сыне, что погиб в самую, можно сказать, последнюю перед победой минуту, только самую малость ее не дождался.

Давно, оказывается, знали в селе, что погиб Нгиа. Далеко ли от них до Тхыатхьена, чтоб такое в тайне осталось? Знали люди, да не проговаривались. Кук — та знала обо всем с самого начала, но вот только теперь ей, Эм, призналась. Горько было, что погиб сын, не успев увидеть долгожданных мирных дней. А сейчас сюда то один бывший марионеточный солдат вернется, то другой заявится. Подолгу пристально рассматривала их Эм. Мучала, не отпускала мысль, что один из них, вот таких же, последнего ее сына убил…

За эти дни Эм сильно сдала, совсем старухой стала. Одолевало горе, но наперекор ему не хотела она сидеть сложа руки. Рассвет едва забрезжит, а она уже надевает на себя непромокаемую накидку из синтетики — здесь все себе такие накидки нашили, распотрошив нейлоновые мешки с песком, какими марионеточные солдаты окопы обкладывали. Набросит накидку и прямиком в поле, так до вечера там и провозится. И вроде на душе легче, не так больно о Нгиа вспоминается. И то сказать — не потрудишься как следует, что на зуб положишь? Такая у нее всю жизнь была философия. А сейчас тем более: куда ни глянь — поля заброшены, куда ни ступи — дикий тростник да сорные травы выше роста человеческого, воронки от бомб да колючая проволока, неразорвавшиеся бомбы да мины, вот какое богатство! Просторные в этих краях земли, конца-краю не видно им, а горько на них сейчас и глянуть-то. Как будто кричат они, стонут, людей зовут: поднимите нас, люди добрые! И мертвые, те, кто жизнь свою за эту землю сложил, тоже ждут — как воздадут ей живые…