Выжженный край - Страница 89

Комендант лагеря, обменявшись с Хьеном парой фраз о том, как идут дела в волости, отодвинул в сторону стул и закурил. Дальше он только молчал, слушая разговор Хьена с майором.

— Шинь сейчас здесь. — Хьен пристально посмотрел на майора, который, скрестив на груди руки, сидел напротив него, чуть поодаль от стола. — Рано или поздно мальчик будет возвращен родителям. Сейчас его приютила одна добрая женщина. Но об этом я расскажу потом, прежде хочу выслушать вас.

— Что же я могу вам сказать?

— Высказаться начистоту, сказать все, о чем вам, может, труднее всего говорить.

— Что ж, хорошо, я скажу… Все, чем я жил раньше, сплошная ошибка, принесшая немало вреда. Сейчас мне хотелось бы лишь одного — стать другим, чтобы иметь возможность тихо и мирно трудиться, жить и воспитывать сына. В марте, когда вы отбили приморскую зону, после того как было объявлено о прекращении огня и остальные вышли сдаваться, мы с женой, забрав с собой сына и прихватив автомат, бросились на террасу второго этажа одного из офицерских коттеджей. Меня сжигала ярость, желание отомстить…

Тут он запнулся и лишь немного погодя смог продолжить:

— Но последнее время, эти последние несколько месяцев, я жил с тайной надеждой на то, что когда-нибудь все же доведется встретиться с вами, вот так, как сегодня, и повиниться… Конечно, всего, что было, и не расскажешь, но хотя бы вам, лично вам, открыто сказать о том, известном вам случае…

Он снова, во второй уж раз, замолчал, видимо для того, чтобы набраться духа и закончить свою исповедь. Хьен подкрутил фитиль фонаря, стало немного светлее, потом, передвинув свой стул, сел рядом с комендантом лагеря.

Майор не отрывал глаз от языка пламени, взгляд его был мрачным, казалось, все отступило куда-то далеко-далеко и нет ничего на свете, кроме этого огонька.

— В тот день мне казалось, что еще немного — и я рехнусь, так все во мне клокотало. Едва прекратилась стрельба, как под покровом спускавшейся темноты изо всех щелей поползли наши — солдаты и офицеры — сдаваться. Этого оказалось достаточно, чтоб довести меня до белого каления. Меня душила ненависть не только к вам, а ко всему людскому роду вообще, и в первую очередь к тем, кто так покорно и трусливо шел на середину двора, чтоб сложить оружие и сдаться в плен. Вот когда я осознал, что все копчено, потеряно безвозвратно! Если бы в тот момент я мог сбросить на все это атомную бомбу, я бы не задумываясь это сделал. Меня мучило желание разом всем отомстить. Я нажимал на гашетку, ненависть придавала мне силы, чтоб наказать эту покорную толпу, которая, как мне казалось, заслуживает лишь одного — смерти.

Слова признания лились одно за другим, монотонные, произносимые без всякого выражения. Майор не смотрел на лица своих слушателей, и нельзя было понять, куда обращена эта его тирада — то ли к огоньку фитиля, от которого он не отводил взгляда, то ли просто к себе, но сам-то он знал, что все говорит лишь одному Хьену.

— Когда я задержал вас в Хюэ, вы, насколько я помню, упомянули о каком-то офицере десантных войск? — спросил Хьен, и в голосе его звучала с трудом скрываемая неприязнь.

— Он человек неплохой, поверьте, хотя и достал мне лекарство, чтоб помочь покончить счеты с этой жизнью. Боялся, что мое дальнейшее пребывание в этой юдоли может повлечь за собой новые кровопролития.

Хьен усмехнулся:

— У всех: и у тех, кто хочет помочь вам снова начать жить, и у тех, кто хотел помочь умереть, — одинаковое желание сделать жизнь лучше.

— Вот уж действительно! — согласно кивнул комендант.

— А известно ли вам, сколько жизней унесла в тот вечер ваша «атомная бомба»? Конечно, откуда вам знать! Еще когда мы стояли в Хюэ, к нам приходила, и мы провожали ее на могилу, жена одного из ваших солдат, убитого тогда вами. — Хьен в задумчивости повертел в руках стоявший на столе фонарь и продолжил: — Здесь, в этом селе, когда-то жил парень, наш товарищ и боевой командир. Его вы тоже убили. Он был мне самым близким другом…

Майор переменился в лице. Его била дрожь.

— Мать этого человека сейчас здесь. За две войны она потеряла шестерых сыновей. Он был последним. И его унесла пуля, выпущенная вами уже после того, как бой был закончен.

Майор не смел поднять глаз даже на огонек фитиля, он совсем низко наклонил голову и смотрел только на свои руки.

— Что же мне теперь делать?

— Теперь-то вы уже ничего сделать не сможете, — тихо сказал Хьен. — Одно хочу вам сказать: женщина, что сейчас приютила вашего сына, — мать нашего погибшего командира. Вам, наверное, трудно это понять? Конечно, такое осмыслить вам не под силу. Однако это чистая правда. Та самая женщина, у которой подобные вам убили шестерых сыновей, именно она растит нынче вашего Шиня, дитя того, от чьей руки погиб ее последний остававшийся в живых сын. Не верите? Поражены? Что ж, объясню поподробнее. Случилось так, что мы привели Шиня сюда и вынуждены были обмануть эту женщину, сказав ей, что он потерялся. Она очень любит детей. В тот день Шинь простыл, у него поднялся небольшой жар, но она испугалась, что мы, солдаты, не сможем ухаживать за ребенком так, как это нужно, и настояла на том, чтобы отдать его ей, ну а потом он так у нее и остался. Сейчас она уже знает, кто он. Знает! Ей известно, что он — сын убийцы ее сына! И все же она решила оставить его у себя и продолжает заботиться о нем.

Майор спрятал лицо в ладонях, пальцы впились в надбровные дуги, в скулы, ввалившиеся щеки.

Хьен поставил стул на прежнее место и снова сел напротив майора. Спокойно и тихо он продолжал: