Выжженный край - Страница 11

Тощий, как цапля, сгорбленный старик с седым венчиком волос и аскетичным лицом древнего мудреца, одетый в кремовое кимоно, стоял спиной к морю, обеими руками тяжело опираясь на палку. Рядом с ним была девушка лет восемнадцати в лиловых джинсах и ярко-желтой маечке. Ласковым, нежным движением девушка коснулась рукава кимоно:

— Отец, послушайтесь меня, пойдемте обратно в город.

— Рано или поздно, я так или иначе туда вернусь! Ты же знаешь, дитя мое, что я принял твердое решение остаться в этом городе, невзирая на то, что друзья наши, увы, все как один нас покинули.

— Но вы так упорствуете, так хотите стоять здесь, под открытым небом, что непременно получите простуду и захвораете.

— Благодарю тебя, дитя мое, но я чувствую в этом острую необходимость, мне непременно надо лично присутствовать при всем, что здесь происходит!

Хьен вдруг заметил маленького мальчика в зеленой рубашке, издали очень похожего на их беглеца, — мальчик вертелся возле людей, окруживших походную печурку, тина солдатских походных кухонь, от нее над пляжем тянулся голубоватый дымок.

— Шинь!

Мальчик в золеной рубашке не оглянулся на его зов, зато старик в кимоно встрепенулся и поднял голову. Девушка тоже посмотрела на Хьена, но тут же смутилась и поспешила отвернуться.

Старик не отводил взгляда от Хьена и после некоторого колебания, решительно опершись на свой посох, двинулся ому навстречу.

— Приветствую вас!

— Здравствуйте, уважаемый, — вежливо ответил Хьен.

— Вы позволите мне переговорить с вами?

«О чем?» — недоуменно спросил себя Хьен, он никак не ожидал быть вовлеченным в беседу с этим человеком.

— Отчего же, — сказал он вслух, — только прошу меня заранее извинить, времени у меня в обрез.

— Да-да, конечно, я понимаю, вы очень заняты, сейчас много неотложных дел.

Хьена разбирало любопытство — о чем собирается говорить с ним этот такой далекий, чужой ему человек?

— Не помню точно, в который раз мне доводится встречаться с вашими, я хотел сказать — с коммунистами. Не обессудьте, что не зову вас так, как теперь принято — бойцы Освобождения.

Девушка, в начале их разговора остававшаяся на прежнем месте, подошла к старику и попыталась тихонько окликнуть его, однако он не обратил на нее никакого внимания.

— Поверьте, — продолжал старик, — здесь на этих песках, где сейчас так много народу, вы единственный, с кем мне хочется говорить. Не будь вас, я предпочел бы беседовать сам с собой. Кстати, со вчерашнего утра, то есть вот уже целый день и целую ночь, я только это и делаю. — Старик ударил палкой о землю. — И вот к чему я пришел: только вам, коммунистам, дано заняться переустройством этого общества, взять на себя управление всем в этой стране, ибо любая другая группировка или отдельная личность обнаружили бы здесь свое полное бессилие и только ввергли бы страну в еще большую неразбериху…

— Уважаемый, — заметил Хьен, — справедливости ради следует напомпить, что вот уже много лет, как в Южном Вьетнаме существует Временное революционное правительство. Скажите, каков род ваших занятий и какой политической платформы вы придерживаетесь?

— Коммунисты, работавшие в нашем городе нелегально, называли таких, как я, «третьей силой». Существую я тем, что пишу статьи, кроме того, от случая к случаю занимаюсь другой деятельностью, а именно сижу в тюрьме, преподаю, поскольку в пашем городе равно наличествуют как институты, так и тюрьмы. Короче говоря, если позволено будет так выразиться, я занимаюсь медитацией, делом воистину бесполезным, однако, не будь его, никогда не было бы и человека — ни вас, к примеру, ни меня — и на земле нашей царило бы сплошное скотство. Кстати, это мое утверждение вовсе не бездоказательно. А доказательство ему можно было наблюдать воочию, здесь, — старик снова постучал палкой по песку, — причем всего каких-нибудь пару дней назад. Стадо скотов, сбесившееся зверье — иного слова для этих людей не подберешь…

Старик ощупью отыскал руку Хьена и пожал ее, аскетичное лицо его сейчас выражало страдание и муку.

— На этом месте, где мы с вами стоим, — продолжал он, — разыгрывались чудовищные сцены. Люди разве что не ели друг друга. Слышал, в Дананге было еще ужасней, и войди ваши в Дананг на пару дней позже, как знать, может быть, там и до этого бы дошло. — Старик поднял голос. — Человек, доведенный до безумия, потерявший самое лицо человеческое, кто он, как не дикий зверь? Спасибо вам, вот вы стоите рядом, и я уже чувствую себя не так одиноко. Однако признайтесь, не создается ли у вас впечатление, что я всего-навсего болтливый, с сумасшедшинкой старик?

— Нет, — искренне ответил Хьен, порывисто сжав его худую руку, — я понимаю вас.

— Понимаете? Значит, я рассуждаю здраво?

Девушка снова осторожно прикоснулась к рукаву его кимоно:

— Отец!

— Что, Тху Лан? Моя дочь опасается, — старик снова повернулся к Хьену, — что я допущу какую-нибудь оплошность в разговоре с вами. Она мало знает о вас и многое воспринимает неверно. Бытует, знаете ли, такое мнение, будто коммунисты всецело поглощены своей идеей, а все человеческое им чуждо. Но разве это так? У коммунизма есть две грани — Насилие и Гуманизм. Именно это и принесло вам победу…

— Пока об этом говорить несколько преждевременно, — сказал Хьен.

— Ну нет, вы и сами хорошо это знаете, да и положение дел на фронте подсказывает. Я не политик, я всего лишь один из тех, кто относится к истинным патриотам. Я, разумеется, не коммунист, однако уверен твердо, что не сегодня завтра коммунисты должны будут взять на себя переустройство пашей страны, родного для нас с вами уголка земли, который через край полон взаимной вражды и трагедий. А голод, отсталость и разруха, которые принесла война! Но они-то как раз на виду, и оттого справиться с ними несравненно легче, чем с тем глубинным, что выросло, притаилось в человеке за долгие годы раздора. Пролито немало крови. И раны будут еще долго болеть, и ненависть еще долго не иссякнет. Так позвольте же полюбопытствовать, что собираетесь предпринять вы, коммунисты? Какие меры, неординарные, продиктованные великодушием, могут быть здесь приемлемы, как распутать этот клубок? Ведь в нем столько крови и слез.