Выжженный край - Страница 12

— Это огромная работа, — ответил Хьен, беседа казалась ему все интересней. — Но, раз уж вы завели разговор, видимо, у вас есть на этот счет какие-то соображения?

— Нет, таковых пока не имею. Хотелось поделиться с вами своими опасениями. Не знаю, может, я в чем-то неправ?

Хьен чувствовал, что за волнением старика скрывается еще что-то, в чем тому, видимо, трудно признаться, и счел нужным ответить прямо.

— Все, что вы сказали, — задумчиво сказал он, — очень верно. Ваша тревога, ваши опасения… Хотелось бы напомнить только об одном, — Хьен пристально посмотрел на старика, словно раздумывая, говорить или нет. — Действительно, многие по-прежнему думают, что мы, те, кого здесь привыкли называть «вьетконгом», обделены чувством сострадания, снисхождения к людям, а то и вовсе лишены его. нас выставляют бессердечными людьми, которым ведома только ненависть, кое-кто считает, что «вьетконги» только потому и идут от победы к победе, что умело подогревают слепую ненависть масс.

— Ну, это всего лишь доктрина военных психологов, — отмахнулся старик, — к чему говорить о ней!

— Нет, простите, это не совсем так! К сожалению, термином «гуманизм» здесь на Юге сейчас усиленно пользуются не только военные психологи и заядлые антикоммунисты, но и очень многие образованные и прогрессивные люди. Мне пришлось пробыть какое-то время, нелегально, конечно, в оккупированной зоне, и, думаю, я могу судить более или менее объективно. Американцы и верхушка этого государства, которое сейчас трещит по всем швам, весьма изобретательны, чего они только не придумали — и национальное собрание, и конституцию, и законы, все чин-чипом. Но за пределами Сайгона да и других крупных городов их режим освобождался от этого камуфляжа и представал в своем подлинном обличье — карателя и палача! Нет, вы не правы, не в этом безумном исходе разбитой армии потеряно было человеческое лицо. Превращение в скотов свершилось намного раньше. В любой деревне простые люди, которые, кстати, и слыхом не слыхивали, кто такие коммунисты, расскажут и о карателях, и о «коммандос», о «черных орлах» и «бешеных буйволах»… Попробуйте задаться вопросом: можем ли мы быть к ним снисходительными? И могли ли мы не поднимать людей на борьбу с ними? Извините, но в том, что ненависть к убийцам и угнетателям никак нельзя считать чем-то «зверским» или «негуманным», я абсолютно тверд.

— Да, прежний режим порождал зло, это так, — поспешно согласился старик.

— Я не знаю пока всего, что нам предстоит предпринять, чтобы вернуть этих людей к жизни среди пас. Но попробуем представить себе, что в этой войне победили не мы, а их режим, что тогда сделали бы эти палачи и каратели?

— Это было бы бедствие, весь ужас которого трудно даже себе вообразить. Они уничтожали бы всех и вся в слепой ярости.

— Ну так вот, сейчас это ни в коем случае не произойдет! — с расстановкой произнес Хьен.

— Безусловно, — ответил старик, — скорбные сцепы, которые разыгрываются на наших глазах, — трудное наследство. Поймите только, что тревога, которой я с вами поделился, — это тревога о дне грядущем, ведь он начнет переустройство нашего общества.

Глава IV

Какой, однако, непростительной глупостью было явиться по собственному почину на регистрацию, думал майор. Как можно было поступить так наивно, решив, что это наилучший способ избегнуть уготованной кары. В том, что двое военных привели Шиня прямо в лагерь, майор увидел перст судьбы. Сейчас каждую минуту нужно было быть начеку, тучи сгущались.

Выдержка изменила ему, он не мог далее притворяться спокойным и равнодушным. Он подозревал, что десантник давно уже раскусил его. Майор был из тех людей, кто умеет предвидеть последствия. Он бы предпочел не давать пищи для подозрений, но у десантника, человека, оказавшегося с ним в одной лодке, они наверняка должны были зародиться. В таком случае, решил майор, не лучше ли будет открыться, ведь не чужие они теперь, напротив, оба в руках у вьетконгов и оба все равно что в клетке.

И вот, когда их в очередной раз вывели на работу — убирать территорию, — он, предварительно взяв с десант-пика клятву молчать, рискнул кое-что ему доверить.

— Если я так и буду сидеть здесь, — добавил он полным затаенной злобы голосом, — они про все дознаются. Не желаю принимать смерть из их рук!

— По ведь вы не назвали свое настоящее имя… — Десантник хорошо понимал, что ситуация, в которую попал этот майор «коммандос», сродни той, в коей находится рыба, лежащая на кухонной доске, но говорить об этом прямо в лицо ему не хотелось.

— А что я от этого выиграл? — Майор оторопел от такой наивности.

— Что же вы намерены предпринять? — спросил десантник.

— Есть только два пути…

— Вы мне доверяете?

Майор ничего не ответил, а потом сам задал вопрос:

— А как вы оцениваете ситуацию? Что нас ждет?

— Полный провал.

— Ну нет, я настроен более оптимистично. Вы что, собираетесь смириться со своим положением?

— А что вы — можете предложить иное?

— Я вижу два выхода. Один — это самому распорядиться своей жизнью.

— Даже так?

— Да, если ничего другого не останется…

— Ну, а второй?

— Второй…

Майор сжал кулаки, глаза его блеснули, он весь подобрался, почувствовав в себе то возбуждение, ту жажду действия и мщения, которые обуревали его, когда он лежал с автоматом в руках, а рядом были сын и жена, подававшая патроны, и он нажимал на гашетку, пока автомат не захлебнулся.

— Нет! — тихонько воскликнул он. — Я ни за что со всем этим не примирюсь! Я верю, что паше дело не будет проиграно так бездарно, да еще кому — этим невеждам и тупицам!